== Лондон == Бар "Горячие пальцы"

Юноша вздохнул, закрыл глаза, поднял голову и взглянул на пасмурное небо, чьи серые и чёрные облака, подобно губкам, были готовы выплеснуть воду вниз, на толпу людей, вечно куда-то спешащих, вечно чего-то ищущих, не останавливающихся ни на минуту в бессмертной гонке, под названием жизнь. Единственное исключение в этой толпе, был он, сосредоточие всего светлого и чистого, что было в этом городе, но люди, упорно его игнорирующие, обходящие стороной не замечали в нём то, что было, казалось, очевидно. Святое сияние тысяч икон, душевная белизна ангела, белые волосы, одежда и лёгкий, невесомый, еле заметный нимб над головою, явно отличал этого юношу от этих серых лиц, но в их глазах он был простым мальчишкой-сорванцом, вставшем посреди улицы и мешавшим их очень-очень важным делам. Пустые взгляды скользили по его светлому лицу, но, не зацепившись ни за один изъян, лишённые возможности обругать его внешность, скользили дальше, по его одежде, старой, грязной и пыльной. Толстые губы растягивались в презрительной улыбке и, их удовлетворённые хозяева, тут же ставили на юноше тысячи штампов, давали сотни кличек и материли с ног до головы. Он слышал их мысли, грубые, громкие, примитивные. Он молил небо, о прощении. Не своём. Их.
Большие, тёмные, почти детские глаза ангела смотрели в небо и просили облака, чтобы они пролили свою воду, чтобы по небу пробежала искорка, и гром с дождём заставил бы людей скинуть с себя свою привычную полудрёму, взбодрится и, внутренне радуясь хоть какому-то разнообразию, пойти скорее по домам. Небо ответило на молящий взгляд альбиноса громовым раскатом и, ему на капюшон упала капля. Медленно подняв свою руку, юноша взялся за капюшон и спустил его с головы, позволив сотням сотен грязным от заводов, выхлопных газов и гари, каплям, умыть его лицо. Волосы, собранные под капюшоном, распались невесомыми белоснежными волнами на его плечи, удивляя на секунду всех прохожих своим экстравагантным цветом, ибо на них не было ни капли краски, но народу некогда было любоваться чужими волосами – каждый был занят тем, что искал для себя укрытие от дождя, но юноше и не нужно было чужое внимание. Он был погружён в другое время – все его движения напоминали замедленную съемку, так как в них не было ни одного лишнего, ненужного и неловкого движения, шага, взгляда. Повернувшись наугад, он шагнул длинным, смелым, уверенным, но без тени наглости, а скорее, со смирением, шагом. Походкой он напоминал призрака, который не двигается, а парит над землёю, еле касаясь её поверхности. Такую походку Толкинисты, поклонники фантастики и вымысла, назвали бы «эльфийской» или «ангельской», не зная, что их догадки не далеки от истины. Спустив руку с капюшона, он потянулся к внутреннему карману куртки, достав из него длинный, белый провод. На конце провода был наушник. Тоже юноша сделал и другой своей рукой, не спеша, проведя под волосами и вложив в уши. Господь Бог придумал весьма своеобразный способ общения со своим посланником, через песни, заключённые в этом маленьком, чёрном, размером в два гигабайта и коротким, с мизинец, плеере. На нём не было экрана, поэтому узнать, сколько осталось батарее, или какая на очереди песня, было почти невозможно, но почему-то ни батарея, ни песни никогда не заканчивались, наставляя юношу на путь истинный и, не смотря на то, что в нём всегда крутились довольно популярные песни, они всегда подходили под ту атмосферу, что сейчас царила в душе носителя этого божественного инструмента. Плеер всегда стоял на режиме «случайно», подбрасывая юноше самые различные песни, в зависимости от времени, места и того, что Бог хотел сказать своему посланнику. Два гигабайта свободного места были почти полностью забиты самой разнообразной музыкой и самыми необычными, или же напротив, совершенно обыденными песнями, разделёнными на четыре папки: Японская, Русская, Английская и «Остальное». В Остальное входила классика, церковная музыка, этническая и т.д.
Задержав палец на кнопке включения чуточку дольше, чем положено, альбинос включил музыку, а затем, лёгким движением руки, смешал все песни в списке и папках, в один большой лист, позволив Богу дать ему знак, что делать дальше, что будет дальше, что происходит сейчас, или что происходило в прошлом. Не факт, что предсказание или песня подходила бы идеально, но…

« Меченый злом, мёртвым огнём,
   Лоб твой горит, ты не скроешь клейма!
   Меченый злом, в сердце пустом,
   Спрятался страх, тени сводят с ума,
   Тучи гнездом, ветер как стон,
   Сила моя не растрачена мной,
   Шёпот как гром, меченый злом,
   Слышишь меня, я иду за тобой!»

Молча кивнув, юноша закрыл глаза, но продолжил идти, уже перестав слушать песню и отдавшись размышлениям.
- Значит рядом. Моя цель где-то рядом. Божий наказ, к счастью, в этот раз, вполне понятный. Надо найти и схватить. Новые инструкции я получу, наверняка, после выполнения. Быть может раньше. – он специально думал односложными предложениями, дабы скрыть свой второй слой мыслей, где проводились тонкие расчёты, но и второй слой скрывал третий, который уже просчитывал и сводил с таблицей вероятностей, да с божьим промыслом. Вполне очевидно, что цель была в том кафе. Но кто? Официантка? Посетители? Бармен? Мало фактов. Было слишком мало фактов. Нельзя испепелять священным божьим огнём правосудия тех, чья вина не доказана, или тех, кто имеет в себе свет, а потому божьему посланцу не оставалось ничего делать, кроме как бездействовать. Пальцы, не выйдя из кармана, поспешили кликнуть на кнопку «следующая», пропуская эту песню. Альбинос решил вновь воспользоваться подсказкой.

« Жанна из тех королев,
   Что любят роскошь и ночь,
   Только царить на Земле,
   Ей долго не суждено!

   Всё началось не со зла,
   Всё началось, как игра,
   Но, лестницу в небо сожгла…»

Простой человек услышал бы лишь набор бессмысленных слов, никак не связанных с тем, что происходит сейчас вокруг, но не этот седовласый путник. Он брал каждое слово как товар, рассматривал его с разных сторон, взвешивал, пробовал на вкус, пытался определить его истинное значение, его глубинный смысл, божью волю и божье провидение. Уже решив, что его цель это девушка, весьма свободного поведения, сильная, властная, легкомысленная, самолюбивая, вольная, могущественная и непостоянная, юноша решил дослушать песню, хотя бы из любопытства, ради дополнительных деталей, ибо информация лишней никогда не бывает.

«Сводит с ума Улица Роз,
  Спрячь свой обман, Улица Слёз,
  Я люблю, и ненавижу тебя!»

Поняв, что ничего нового он уже не услышит, альбинос вновь нажал на кнопку «Включить», теперь же приведя к обратному результату. Вдохнув полной грудью, юноша вобрал в себя весь свет, что  изливался из него всё это время, дабы Враг, не почувствовал его. Рука вышла из кармана и взялась пальцами за капюшон, вновь надвинув на голову и оставив в поле зрения прохожих лишь нижнюю половину его лица, по которой стекали длинными, тонкими ручьями капли дождя. Солёного дождя. Ему было жаль того, что свет души больше не согревает проходящих мимо прохожих, а его глаза были полны грусти - светлой и чистой. Битва за души людей только начиналась, но небо уже плачет по тем, кто её не переживёт. Лил дождь.
Он вошёл в парк.

Не зная зачем, почему, для чего и как, но судьба забросила беловолосого юношу в этот парк, предчувствуя неожиданный поворот событий, одновременно предвкушая и одновременно боясь его. Будто трёхлетний ребёнок получивший всевластие и всесилие, судьба, эта гордячка, эта самодурка, решила поиграть со всеми, кто ей подчиняется, а значит, с каждым на этой планете человеком, ставя их жизни на чашу весов. Подтолкнув альбиноса в спину в втащив его в парк, при этом не раскрывая своего присутствия и раскатисто, заливисто засмеявшись звонким смехом, судьба разрешила ему самому вершить свой путь, на последок, как финальный штрих, повернув его голову в сторону скамейки и обратив внимание на девушку, что там сидела. Приподняв белоснежную бровь юноша плотнее надвинул капюшон, поплотнее втянул в себя свет и пошёл к скамейке, собираясь присесть на неё и отдохнуть от долгих своих странствий.
Едва они сблизились, как в наушниках, на смену классики, что тихо и незаметно в них играла, грянул во весь голос тяжёлый, жидкий металл, плавя уши своим первым аккордом, будто бы пытаясь предостеречь, или же насторожить того, кто носил их, но это лишь привело к обратному эффекту. Смутившись, он включил следующую песню, которая оказалась ещё громче, бессмысленней и неприятней предыдущей. Скривившись, будто от зубной боли, юноша поспешил выключить плеер, надеясь, что когда он включит его в следующий раз, лёгкое помешательство списка песен пройдёт само собою. Позволив белым наушникам свободно висеть, перекинувшись через ворот куртки изнутри и разрешив им болтаться поверх его формы, альбинос расслабился, наслаждаясь внезапной тишиною, которую нарушало лишь капанье дождя, но и он, после металла, лишь успокаивал слух, подобно колыбельке.
Встав возле скамейки и ещё раз проверив себя, убедившись в том, что сейчас он лишь простой смертный, юноша повернул голову под копюшоном к девушке, своим видом спрашивая разрешения сесть.

Благодарственно кивнув за разрешение сесть, альбинос смахнул лёгким движением руки капли на скамейке и не задумываясь о мокром дереве, сел рядом с незнакомкой. Откинувшись на спинку скамейки юноша на миг расслабился анализируя нынешнюю ситуацию, а затем, поняв, что поступает грубо позволяя девушке мокнуть, снял с себя куртку. Смутно понимая то, что ей доставляет дождь наслаждение, юноша решил не вмешиватся и не укрывать её, но и самому не быть в тепле и сухости. Аккуратно сложив куртку и положив на скамейку, между ними, на случай если она захочет взять, он отломил от спинки скамейки кусочек доски и, достав из кармана нож, принялся выстругивать по дереву буквы. Капли дождя, увеличивающиеся с каждой минутой, нещадно били по голове, стекая затем по волосам, но альбинос их почти не замечал, так как у него на уме сейчас были другие проблемы. Зная, что сейчас не стоит выдавать то, кем он является, юноша не мог просто открытся, пропустить её через свой свет и узнать всё, что у неё было, есть и будет. Сдерживать своё внутреннее свечение убирало у него не мало сил, лишая большинства его магических способностей. Даже если рядом с ним сейчас сидит враг и она уже обнаружила то, что он Верующий, опознать в нём кого-то сильного было просто не возможно, так как сдерживая свой свет, он сейчас таковым не являлся. Скорее всего он был сейчас на уровне тех новичков, что только вступают в их веру. Пропитанное насквозь водою дерево трудно поддавалось резки, но храброго скульптора это не останавливало. Нож ловко ходил в его руках вверх и вниз, вырезая то, что не стоило говорить вслух.

- Ммм... Эта одежда, эта внешность, этот взгляд и манера общения... Типичная неформалка. - Слегка нахмурив лоб и вспоминая выученный им на небесах русский лексикон, юноша добавил про себя - Что-что, а цивилкой назвать её язык не повернётся. Хм... Какое странное слово - цивил. Цивил идёт от слова "цивилизация". Интерестно, кто сделал это слово обзывательством? Наверное верующий. Ведь любой прогресс, кроме душевного и духовного Господом не поощряется, а цивилизация яркий тому пример. - Думая о незнакомке и о её обличае, альбинос как-то пропустил, как её вопрос, так и её движение по отношению к нему. Укрытие его плащём так-же обошло его внимание. Выстругая из доски фигурку, юноша сам не заметил, как закончил свою работу, а так как он не следил за процессом, то и получилось у него не гинеальное произведение искусства, как обычно, а маленький старичок, с длинной бородкой, печальными глазами и густыми бровями. Вглядевшись в изображение альбинос с удивлением узнал себя. Того себя, что умер когда-то и соеденившись с Беливером вернулся вновь на землю. Покачав головой юноша подписал старичка своим именем "Ресэг".
Удовлетворённо кивнув и повернувшись направо Ресэг с удивлением увидел, как близко к нему находится незнакомка, при этом разглядывая его работу. Подняв фигурку, юноша указал на неё пальцем, а затем повернул этот палец в свою сторону, демонстрируя то, что имя этого старичка и его, синимонемично.

Обернув Эриду в плащ и мягко, утешительно ей улыбнувшись, Ресэг встал и направился к мальчишке, что зафутболил в них мячом ранее. Дождь ручьями стекал по его длинным волосам, не оставляя ни одной мокрой волосинки, опускаясь затем на в меру широкие плечи и очерчивая под мокрой одеждой фигуру юношы. Мальчишка озорно показал язык, сматернулся и, кривляясь, уже хотел сбежать по добру по здорову, как вдруг, его глаза встретились с глазами Ресэга, который, подойдя к проказнику, присел возле него на корточки и потрепал по голове, распушив мокрые волосы. Будто бы в замедленной сьёмки у этого мальчишки расширились глаза и ссузились зрачки. Рот слегка приоткрылся, а в глазах было такое изумление, какого не было за всю его жизнь. И вовсе не в том, что к нему хорошо отнеслись после его мелкой проказы, а в другом. В чём-то... неуловимым. Лицо этого мальчишки сначало побледнело, а затем покраснело. Щёки раздулись и, на глазах Эриды он разрыдался, как маленький, обнял юношу и, сквозь слёзы что-то прошептал на ухо Ресэгу. Тот кивнул и отпустил плачущего и, до странного, счастливого мальчёнку домой. Что же он увидел во взгляде альбиноса, что довело его до такого состояния? Тысячи дней сплошной боли? Чёрный огонь? Великую бездну? Нет. Свою жизнь, глазами Господа.
Ресэг поднялся и, будто бы извеняясь перед Эридой, ей улыбнулся. Чисто, просто и открыто, как он улыбался всегда, без всякой задней мысли.

Улыбка медленно начала сходить с лица Ресэга, когда он услышал этот вопрос. Молча развернувшись спиной к девушке он пошёл на выход к парку. Куртки лишится он не считал трагедией, как и то, что не попрощался. Внезапно он потерял всякий интерес к их беседе, их разговору, да и к самой Эрис. Будучи светлым ангелом, для него все её кокетлевые улыбки, заигрывания и прочая, естественная женская мимика была лишь кривлянием, причём, в отличае от кривляней того-же мальчишки, носящая скрытый и эгоистичный характер. Этого он не переносил. Любое притворство было для него чуждым. Махнув рукой, не оборачиваясь, нечто вроде "Пока!" , он вздохнул и включил наушники, снизив звук в них, на случай повторного помешательства, но предостарожность была напрасной - ничего, кроме тихой классики, он не услышал.